В течении последних месяцев можно прочитать различные комментарии относительно нового Уголовного процессуального кодекса. Между противоположными политизированными памфлетами иногда появляются объективные анализы с взвешенными выводами, которые обычно теряются в политических перепалках.

Следует сразу отметить два общих тезиса. Первый: в комментариях провластных политиков не замечается глубокого понимания того, что этот Кодекс незавершенный и требует доработки. Второй: в критических замечаниях оппозиции вообще отсутствует элементарное осознание того, что этот процессуальный инструмент значительно демократичнее, чем старый советский.

На практике все выглядит банально: появился новый процессуальный инструмент, которым нужно научиться пользоваться. И вот это стало проблематичным – вместо освоения новых возможностей, предоставляемых новым УПК, основные акценты делаются на том, чего уже «нельзя», какие права у кого отобраны. Главное острие атак против нового УПК направлено на то, что в нем, якобы, существенно сужены права и возможности защиты.

Для подтверждения этого тезиса приводятся следующие аргументы: отсутствие отдельной статьи о правах защитника, ограничения в выборе защитника, ограничения защиты в участии в процессуальных следственных действиях; невозможность обжаловать решение о возбуждении уголовного дела; невозможность обжаловать задержание лица; невозможность обжаловать отдельные процессуальные действия следователя.

Действительно, в новом УПК нет отдельной статьи о правах защитника. Зато в нем отмечается, что защитник наделен такими же правами, что и подозреваемый или обвиняемый. Новый Кодекс существенно расширил права стороны защиты подозреваемого или обвиняемого, включая его защиту, начиная с момента приобретения лицом статуса подозреваемого, включая каждое следственное действие, проведенной стороной обвинения, и заканчивая судебным разбирательством обвинительного акта. При этом, все без исключения действия следователя должны быть предметом пристального внимания следственного судьи, без согласия которого никакие процессуальные действия невозможно провести.

В случае, если такие несанкционированные действия проводятся, полученные доказательства не могут быть приняты во время судебного разбирательства с процессуальными нарушениями со стороны следственных органов.

По старому УПК такая ситуация была бы немыслимой. Обычно суды не обращали внимания на процессуальные нарушения при получении доказательств, если такие доказательства указывали на виновность лица. По старым процессуальными нормами, которые некоторые называют более «демократичными», судья выступал в процессе в роли инквизитора, который должен установить меру наказания уже неоспоримо виновного лица. Новый УПК загоняет следователей и прокуроров в незыблемые процессуальные рамки, в частности относительно четких требований при сборе доказательств.

Если, например, сторона защиты вопреки требованиям Кодекса была устранена при проведении какой–либо процессуального действия, полученные во время проведения такого действия «доказательства» не могут свидетельствовать о виновности лица. Судом они не допускаются.

Фактически по старому УПК лицо считалась виновным еще далеко до объявления судом приговора – всего лишь 0.2% уголовных дел завершались оправдательным приговором. Новый УПК требует, чтобы не только на словах, но все–таки на деле личность считалась невиновной до вынесения приговора, чтобы к ней все лица, задействованные в уголовном производстве, соответственно так относились. Однако, если защита сможет доказать, что этот принцип не соблюдался следователем или прокурором, суд будет обязан вынести оправдательный приговор, независимо от того, насколько убедительны доказательства виновности лица.

Собственно по новому «репрессивному» УПК судья обязан следить, чтобы именно сторона обвинения доказывала виновность обвиняемого в соответствии с определенными процессуальными требованиями. В определенных кругах есть тотальное неприятие нормы нового Кодекса о том, что защитником может быть только адвокат, потому что это, мол, ограничивает права подозреваемого или обвиняемого.Такие критики нового УПК не воспринимают аргументы о том, что исключительно адвокаты, обладающие всеми процессуальными инструментами и навыками, могут профессионально и эффективно защитить лицо. Закон же запрещает лицу, которое не имеет соответствующей профессиональной подготовки, быть хирургом, проводить операции на пациентах. Так же должны защитить лицо, обвиняемое в совершении преступления от дилетантских, непрофессиональных «услуг».

Адвокат обязан предоставлять своему клиенту профессиональную правовую помощь, независимо от своего личного отношения к нему. Тем более, в мире существует такой принцип, который называется «конфиденциальность адвокатско–клиентских отношений» («lawyer–client confidentiality»), согласно которому, адвокат обязан хранить в тайне любые подробности общений со своим клиентом.

Например, если обвиняемое лицо призналась своему адвокату, что он действительно совершил определенное преступление, адвокат не вправе разглашать этот факт, а наоборот, он обязан предоставить всю возможную правовую помощь, чтобы защитить своего клиента, не разглашая тайны. Ни следователь, ни прокурор, ни судья не вправе заставить адвоката нарушить эту конфиденциальность.

Зато это не распространяется на категорию «болельщиков» и защитников «по дружбе и знакомству», которые по старому УПК привлекались уголовном производстве как защитники. А потом, после отмены их статуса как защитника, по представлению прокурора были вынуждены давать показания против обвиняемого. По новому УПК требуется согласие прокурора, чтобы адвокат вступил в дело в качестве защитника. Он автоматически получает такой статус после заключения соответствующего договора со своим клиентом.

По авторскому убеждению, с ограничением круга защитников исключительно адвокатами, сторона защиты усиливается и отнюдь не ослабляется. Характерно, что бойцы с новым УПК не акцентируют внимание на том, что в соответствии с ним практически невозможно лицо, подозреваемое в совершении преступления, закрыть в следственном изоляторе в течение всего времени осуществления следственных действий.

По старому УПК этот срок был фактически неограниченным, поскольку суды «на автомате» штамповали решения о продлении срока. По новому Кодексу лицо может защищаться на свободе, вне гнетущего помещения СИЗО, в котором следователь имел множество возможностей влиять на психическое и физическое состояние подозреваемого.

В демократических странах в той или иной форме действует принцип «habeus corpus», согласно которому не допускается фактическое наказание лица до вынесения обвинительного приговора, за исключением тех случаев, когда можно доказать еще на этапе досудебного расследования, что подозреваемый/обвиняемый несет реальную угрозу обществу.

В старом УПК этот институт отсутствовал. Он впервые фактически появился в новом Кодексе. До недавнего времени, когда украинцы еще жили по советским уголовно–процессуальным правилам, сторона обвинения могла предъявить в суде как доказательство виновности показания свидетелей, которые были записаны в протоколе допроса. Повторение таких показаний на этапе судебного разбирательства не было обязательным. По новому Кодексу доказательством виновности могут быть исключительно показания, данные суда во время судебного разбирательства. Почему–то критики нового УПК этого важного факта также не замечают.

Следует при этом отметить, что с целью усовершенствования Кодекса и закрепления в нем демократических стандартов, нужно усилить нормы, касающиеся свидетельских показаний. В развитых демократических странах существует общепринятая аксиома: обвиняемый имеет право непосредственно «конфликтовать» со свидетелем, дающим показания против него. И вот это требует своего более действенного воплощения в новом Кодексе.

Иногда слышим утверждение о том, что процессуальное законодательство должно обязательно следовать за материальным. И поэтому, якобы, нельзя было вводить новый процессуальный Кодекс, предварительно не изменив Уголовный. Без лишней аргументации, в таких утверждениях усматриваются рецидивы позитивистского мышления, которое было основой советского правоведения. Это два разных нормативно–правовых акта, которые выполняют совершенно разные функции. Поэтому дискуссия вокруг вопроса: какой из кодексов должен следовать за другим, похожая на дискуссию о том, что первое появилось: курица или яйцо. По сути, это не имеет ни малейшего значения.

Рано считать новый УПК уже совершенным процессуальным инструментом. В этом есть много позиций, которые следовало бы переосмыслить, доработать, или вообще переписать. Например, возникают вопросы относительно статуса следственного судьи, реальной независимости следователя, института присяжных, оснований для проведения негласных действий. Этот список можно было бы продолжить.

К примеру, в странах с более развитой системой уголовной юстиции принято классифицировать доказательства как минимум на две группы: первичные доказательства – «prima facie evidence» и сопроводительные доказательства «circumstantial evidence». На этапе судебного разбирательства сопроводительные доказательства не принимаются, если они не подкрепляют уже установленное первичное доказательство. К сожалению, новый УПК не ввел такой категоризации, в свою очередь, открывает возможность манипулирования стороной обвинения самой доказательной базой. Для иллюстрации, новый УПК устанавливает такую норму, как «свидетельство из чужих уст». Таким образом, показания одного лица (лицо 1) о том, что он слышал из уст другого лица (лицо 2), что какое–то третье лицо (лицо 3) совершило преступление трактуется новым Кодексом как «доказательство» вины.

По вышеприведенной системе классификации, такое доказательство могло бы трактоваться исключительно как сопроводительное доказательство, которое допускается при наличии первичного доказательства: когда Лицо 1 дает показания, что она слышала из уст Лица 2 о совершении преступления Лицом 3; когда установлено, что Лицо 2 присутствовало на месте преступления.

Кроме того, желательно было бы отойти от применения советской теории, которая доказывала, что каждое преступление имеет две стороны: объективную и субъективную. Такие подходы лишь вносят путаницу, когда нужно разобраться со степенью убедительности каждого имеющегося доказательства виновности лица. Более приемлемый подход применяется в западных системах уголовной юстиции, в которых определяется, что каждое преступление имеет три составляющие: сам факт совершения преступления. То есть, если убийство – должен быть труп. Далее – инструмент его совершения – если на теле признаки того, что человека застрелили, нужно предъявить огнестрельное оружие. И, наконец, мотив совершения преступления, лицо заранее запланировало преступление с определенной целью. Хотя существуют определенные преступления, совершаемые в состоянии внезапного психологического возбуждения, без заранее установленного мотива. При судебном разбирательстве сторона обвинения обязана предъявить доказательства этих трех составляющих, чтобы сам обвинительный акт, подписанный государственным обвинителем, доказывал виновность «вне разумного сомнения».

По моему глубокому убеждению, новый УПК реально создал условия для внедрения значительно более демократической системы уголовной юстиции в Украине. Жесткая критика этого Кодекса лишь на основании того, что его формальным автором является действующий президент, не делает чести определенным политикам. На самом деле, главные концептуальные подходы, которые были воплощены в новом УПК, разрабатывались и обсуждались задолго до его принятия. С другой стороны, нельзя на этом останавливаться. Новый УПК – безусловный шаг вперед, однако в нем есть немало пробелов и неточностей. И над ними надо работать, если хотим окончательно обеспечить уже начатые демократические преобразования в этой сфере.

Роман ЗВАРЫЧ, УП